|
ПОДВИГ И СМЕРТЬ БУЛАВКИ АРТЕМА ГАВРИЛОВИЧА.
«... Мы, вернувшиеся, оставшиеся в живых, иначе, по-другому ценим сегодняшнюю жизнь, ее нетленную красоту, — пишет Леонид Никитович Родионов. — Так бы ее ценили, будь в живых, и мои товарищи-артиллеристы: командир батареи Аркадий Чазов, наводчики Андрей Баллов, Лука Елкин, Саша Нейман, Митя Колпашников, Василий Калинин и мой односельчанин Артем Булавка, совершивший, по-моему, сверхчеловеческий подвиг и при последних минутах своей жизни, выполнивший свой солдатский долг...»
А у небольшой кучки ящиков, закинув голову навзничь, сидел Артем Булавка и с усилием пытался приподнять густые, беловатые брови.
— «Жив!» — с радостью и облегчением подумал Леонид, и по его впалым щекам потекла струйка слезинок.
— Жив, Артёмка? — позвал его раз, второй, третий. Тот не откликнулся, не пошевелился. Тогда Родион, чуть не крича от боли, подхватил винтовку, подполз к нему и ужаснулся: левая рука, начисто оторванная разрывом мины, лежала рядом, будто опытный костоправ выдернул её из ключицы. Сняв с винтовки ремень, сержант жгутом стянул ему артерию возле предплечья.
От большой потери крови Булавка был без сознания. Сидя рядом с ним, Леонид перевязал себе грудь, потом закатал штанину. Осколок длиной со спичечный коробок разорвал икру и торчал на выходе. Закрыв глаза, он выдернул его и застонал от боли. Дав крови обмыть рану, наложил индивидуальный пакет. Вытирая обильный холодный пот, огляделся еще раз. Снарядов оставалось только два в лотке, на котором лежал Конарев. Нужно во чтобы то ни стало добраться к своим, которые отошли за лесок к шахтерскому поселку (бывший поселок шахты №№ 23-24 — А. М.). Но уйти нельзя: и потому что нужно задержать танки немцев, и потому что оставались еще два снаряда. Значит, если посчастливится, останутся два танка. Надежда была только на Артема. Но, глядя на него, Родионов понял: не жилец на этом свете его друг. Они из одной деревни — Стогур. И дома рядом, и работали вместе. Здоровый, рослый парень, Артем. Его с детства ни одна болезнь не брала. Девки его любили, охотник был еще тот, и умом не обижен.
Леонид Родионов посмотрел в просвет между колесами пушки и не увидел, а скорее, почувствовал там, вдалеке, какое-то движение.
— Зашевелились, гады. А снарядов только два.
Эти снаряды были особенно дороги Родионову, потому что были последними. Он решил стрелять только наверняка, видя врага в лицо. «Один за друга, другой — за себя. Ну, а дальше что?» — пронеслось в голове. С тоской оглянулся назад. Вот он лесок — всего ничего. Хоть бы кто показался на минутку. Неужели отошли далеко? Эта мысль была такой мучительной, что Родионову трудно было оставаться с ней один на один, и он обернулся к раненому, потряс его:
— Артем, — сказал сержант, — друг, встань! Ну, тебе только лесок пересечь. Ты только пошевелись, а там поползешь! Стрелять ты не можешь, с рукой у тебя, а донесение доставь: так, мол, и так, орудие исправное требуются снаряды. Но боец лежал без движения, и тело у него было вытянуто, как у мертвеца.
— Артюш! — продолжал Родионов, — послушай, встань! Рано нам с тобой умирать. Сначала перебьем этих гадов, а потом сам увидишь, как жить захочется.
Это ничего не значит, — подумал сержант. — Могут появиться новые. Мне позицию оставлять нельзя, раз есть еще два снаряда».
— Артемка! — продолжал уговаривать он друга. — Ведь мы ж с тобой бойцы. Ну, ранили тебя, без одной руки жить можно, дед-то Мокей живет, а ты все-таки встань. Покажи этой погани, что ты — сибиряк! Разве не кипит у тебя сердце? Что ты лежишь, как мертвец?
И то, что это возможно, что это уже произошло так поразило Родионова, что он ухом приник к груди Артема. А вдруг и впрямь умер? Но сердце хоть и билось слабо, было живо.
— Я слышу тебя, слышу! — обрадовался Леонид. — А теперь ты меня послушай: встань, перебори боль.
Сам обессиливший, артиллерист видел, как в тумане, что продолжали ползти фашистские танки, втягиваясь в низинку. Хриплый гул их моторов подавлял сейчас все шумы дня.
А Артем лежал, и только жилка неровно билась на виске. Но вот он застонал и дернул безруким плечом. Леонид потуже стянул на нем жгут. Кровь только чуть сочилась из раны, будто она уже вся вытекла, а застывшая вокруг него земля стала теплой и липкой. Артем слышал: «Вставай!» — голос командира и земляка очень уж издалека и не мог встать. Глаза его были открыты. Что виделось им? Может быть, небольшой дом в своей деревне, плетень, весь заросший кустами малины. Или девичье лицо и косы, мягкие, как льняная кудель, и румяные, податливые девичьи губы, круглые, чуть припухшие, как со сна. И слышал: «Вставай! — но не мог оторваться от своего сладостного видения.
А на горизонте, в полукилометре, появилась новая группа танков, которая тоже стала вползать в низину. Не выдержало сердце артиллериста — пополз он к орудию, потянул за собой снаряд. Зарядил, прицелился и, когда последний готовился скрыться в лощине, выстрелил. Снаряд угодил в гусеницу. Танк повернулся всем корпусом и стал, задымив. Родионов загнал в ствол последний снаряд.
— Ты смотри, что делается! — кричал он. — Они прут мимо нас, а стрелять нечем. Встань, Артем!
Толи от выстрела орудия, толи от голоса, сержанта, но свершилось чудо: Артем Булавка повернулся на бок, потом встал на колени. Так он стоял минуты две, пока к нему не подполз изумленный Родионов. Потом уперся уцелевшей рукой в землю и... поднялся. Долго раскачивался. А в это время Леонид торопливо засунул ему в сапог сложенный вчетверо листок папиросной бумаги, который берег на цигарку.
— Артюша! — прошептал он, — ты ползи.
Но Артем не слышал. Он пошел, выпрямившись во весь свой большой рост. Шел, пошатываясь, сплевывая сквозь зубы кровавую слюну. И от этого на застывшей земле, словно зацветали алые цветы. Он вступил на лесную тропинку, голый лес вздымался перед ним буграми, качался перед ним, будто и впрямь Артем был пьяным.
— Не дойдет, — шептал Родионов, подползая к орудию с единственным снарядом, потому что на него двигался вражеский танк. Он оглядывался назад на друга. Шагал Артем, качаясь на развинченных ногах.
— Не дойдет, — шептал сержант и в упор, с пятидесяти метров, расстрелял фашистскую машину...
А Артем Булавка шёл. Он шёл по лесной тропинке и ни о чём не думал. Его ноги сами поднимались и опускались. Чувствовал ли он боль, никто не знает. Это был уже не он, и тот, кто был уже не он, все-таки шёл. Он, наверное, даже не думал, дойдет или нет. Мне почему-то, подумалось, что у него в голове была в те минуты, какая-то большая и прекрасная мысль, она переполняла его грудь и проливалась слезами. Они лились по щекам Артема, по заострившемуся подбородку. И лицо его становилось яснее, спокойнее: может, слезы смывали всю боль, всю усталость, которые накопились в его теле.
Он просто шел. Над его головой переплетались черные от дождя и холода ветви. Один из последних листочков опустился на его пилотку. Он даже не заметил, как лес кончился, как к нему подошли два красноармейца, и только, когда они подхватили его, он понял, что дошел. Тогда он наклонился и, по-прежнему сплевывая липкую слюну, вынул из-за голенища, вчетверо сложенное донесение. В нем было только три слова: «Давайте снарядов. Родионов».
(Я потом разыскал это донесение среди тысяч других документов 239-й стрелковой дивизии. Написано оно, действительно, на папиросной бумаге, но чем? Листок размером 8 на 5 сантиметров. Как раз на махорочную закрутку. Мы измерили этот листок в архиве. И написаны те слова были сухим стебельком какой-то травы. Не чернилами — кровью воина).
Доставая это донесение, Артем Булавка наклонился, а вот разогнуться уже не смог и бессильно упал, уткнувшись лицом в землю. И осенняя трава, порыжевшая от дождей, приняла его большое тело в свои объятия, приласкала свое родимое дитё.
Он жил еще несколько минут. Бойцы видели, как еще осмысленно глядели его серые глаза, как шевелились губы, запекшиеся в крови, стараясь выговорить какое-то слово... Какое же? Оно, наверное, было здесь, но Артем не мог его вспомнить. В последние минуты, он, вероятно, слышал, как рядом журчал небольшой ручеек. Оно было так — это слово, но Артем не мог поймать его. Он слышал, как ветер шуршал в вершинах деревьев, слово было там, как шепот, а Артем не мог разобрать его — угасал мозг, угасало сознание.
Он уже, наверное, отчаялся, потому что остался один уголок, где он не искал. Этот уголок — его сердце. И тогда последним усилием Артем поднял свою единственную руку и широкой ладонью накрыл его. И сердце его последними толчками-ударами, выбило по буквам телеграфным языком азбуки Морзе: Р-О-Д-И-Н-А! Так умер боец орудийного расчета 817-го стрелкового полка 289-й стрелковой дивизии Булавка Артем Гаврилович, 1918 года рождения...
Но он дошёл. И это была его победа, потому что на другой стороне леса командир погибшего орудийного расчета сержант Леонид Родионов в эти минуты доставленными снарядами сдерживал напор гитлеровских танков, которые рвались к Донскому...
|
Новости
Статьи
Фотоархив
Вопросы и ответы
Объявления
Форум
